Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Эпитафия

Отец всегда много пил. Любви к спиртному в нем было чуть больше, чем любви ко всему окружающему, и это было обидно. Обидным было то, что ни с какой стороны к отцу было не подступиться, пока он не выпьет, а когда выпьет, поговорить с ним по-человечески не представлялось возможным.

Под градусом любовь отца ко всему вокруг океанами разливалась, срываясь с его языка: он любил Бродского и Modern Talking, шведский язык и давным-давно снесенную Берлинскую стену, он любил друзей-музыкантов и совершенно невозможные знакомства, был очарован светловолосыми барышнями и ласково гладил котов.

За гранью этого состояния любовь в нем едва теплилась, оставаясь глубоким воспоминанием на дне глаз. Словно он любил когда-то давно – целые сутки назад, и ощущение это для него теперешнего безвозвратно утеряно.

Будучи трезвым, отец не был настроен на ту тонкую волну, которая влечет людей друг к другу. Когда же он выпивал, весь мир вокруг был словно сплетен в один жаркий ком нитей. И не было ни преград, ни условностей, которые хоть сколько-нибудь отдаляли от понимания того, что таилось в основании черепа условно важного собеседника.

Отец любил как ничто более это состояние легкого дурмана, которое, обволакивая небо, становилось путеводной звездой в мир куда более совершенный, чем наш. Люди там были умны и раскованы, правительства не существовало вовсе, следы войн и сражений стерлись в мелкую труху, словно и не было их, а любовь и музыка царили повсеместно. В той вселенной нельзя было выйти из дома без саундтрека к собственной жизни, зато легко – забыть зонт. В том месте джазовый клуб можно было встретить всего в трех кварталах от квартиры, и влюбиться там без памяти под звуки старого магнитофона. Там, в этой чудесной утопии, существование казалось магическим, потрясающе ясным, и понятие сумасшествия описывало лишь временное помешательство на почве безудержной страсти.

Отцу там было невыносимо прекрасно, и потому возвращая в реальность, он старался как можно скорее ее покинуть. Любовь к алкоголю была в нем несущественной условностью. Мир, каким он его любил, никогда не мог бы стать реальностью по многим причинам, да и отец был никудышным революционером, чтобы что-то суметь изменить. Его любовь никогда не была жестокой, в отличие от реальности, в которой приходилось существовать между двумя отличными вечеринками в неделю.

Могу ли я сказать, что отец был алкоголиком, каким его сейчас хотят запомнить все присутствующие? Разумеется, нет. Вы идиоты, если считаете, что вашу холодность, злобу и нежелание понять можно было бы предпочесть сладкой неге теплого мира алкогольной фантазии.

Я лишь надеюсь теперь, что отцу удалось наконец попасть в мир, где знать имена великих музыкантов важнее, чем помнить имена лживых политиков; где тебя ценят не за количество получаемых денег, а за твои предпочтения в искусстве; где найти соратника, с которым пройдешь, танцуя по жизни, – легче легкого; где страсть и блеск глаз – самые важные критерии при приеме на работу; где нет пропасти между отцами и детьми; где не приходится казаться алкоголиком, чтобы хотя бы иногда ощущать простое человеческое счастье.

Сверни в конце улицы налево, папа, если хочешь послушать джаз.

@темы: #опиум для никого

---

Название: Save me if I become my demons
Автор: little.shiver
Фандом: Русский рэп
Персонажи: Мирон Фёдоров/Слава Карелин, фоном Слава Карелин/Саша
Категория: слэш
Жанры: пвп
Рейтинг: NC-17
Размер: драббл; 876 слов

Читать

Мирон вталкивает Славу в квартиру и с оглушительным хлопком закрывает дверь.

— Все, что здесь произойдет, останется здесь, — говорит Мирон, прижимая Славу к стене. У Карелина попросту нет никаких шансов на спасение, и он кивает.

Мирону этого достаточно: он улыбается правой половиной губ, сверкает хищно глазами в темноте и придвигается ближе (хотя, казалось бы, куда еще?). Между их лицами сантиметров семь лишнего пространства. Лишнего, потому что нет такого пространства, которое могло бы считаться в данный момент корректным. Нет такого расстояния, которое могло бы считаться правильным. Поэтому Мирон не оставляет вовсе ничего: резковато, грубо прижимается к губам, кусая-целуя, сцеловывая алкогольный привкус. Он не любит пиво, ему по вкусу более крепкие напитки, но воспитывать Славу? Увольте.

У Славы голова идет кругом. От выпитого, от Мирона, от осознания того, что сейчас (как он очень надеется и верит) произойдет. Конечная цель всех его подъебок и издевок за спиной, всех его баттлов с упоминанием Окси и бесконечных вызовов. Биф длинной в бесконечность — вот как описывает их отношения про себя Слава.

— Я буду сверху, — вот как описывает их Мирон, в чьих глазах отражается свет уличных фонарей и плещется на дне едва сдерживаемый ураган.

Слава кивает. Господи боже, да. Если нужно лечь под Окси, он ляжет. Если надо встать перед ним на колени, Слава встанет, если нужно... Словом, Слава сделает все, что ему скажут, потому что Славе не важно «как», Славе важно «с кем».


Слава понимает это не сразу. Сначала он целует Сашу и думает, что поцелуй слишком слюнявый. Потом Саша тянется к его члену, и Слава аккуратно придерживает ее за локти, не позволяя опуститься ниже.

— Не сегодня, милая, ты не против? Я что-то устал, — говорит он в первый раз.

Саша слишком добрая и понимающая, чтобы возмутиться.

Славе стыдно перед ней с неделю, и потому в субботу вечером Слава как бы невзначай (предварительно сверившись с ее календарем и продумав все мелочи) оглаживает рукой Сашино бедро. Её это заводит. Предсказуемо и... скучно. Слава трахает ее, пожалуй, впервые настолько внимательно наблюдая за каждой реакцией, впервые стараясь доставить ей максимальное удовольствие и нисколько не заботясь о собственном. Ему двадцать шесть, у него стоит колом на красивую девушку, какие проблемы. Вот только впервые перед глазами нет никакой пелены, а когда она ласковым своим голоском шепчет, что любит его, Слава молчит в ответ и лишь потирается влажным от пота виском об аккуратный твердый сосок.

Слава думает, что это ебаный пиздец. Саша перебирает длинными ногтями волосы у него на затылке.


Мирон кусается, больно. На Славе нет живого места к тому моменту, когда они все же добираются до кровати. Во-первых, на кровати удобнее, во-вторых, они не животные, чтобы трахаться на любой подходящей горизонтальной поверхности (и вертикальной тоже). А еще жид что-то бормочет про старческий артрит, больные колени и «ебал я, Славушка, ебать тебя посреди коридора на немытом полу». Слава отвечает в своем духе: что-то про «престарелых пидоров» и «Марте Стюарт на минималочках».

— Ты бы еще видел, как я держу в руках шуруповерт, — отшучивается Мирон Янович, дерганными движениями вытаскивая многострадальный Славин ремень из брюк. Похудеть-то Слава похудел, а вот за шмотками ходить было некогда. Экзистенциальный кризис и алкогольная зависимость сами себя не станут развлекать, а Славе эти гости уже порядком полюбились.

— А я с радостью посмотрю, как вы держите в руках мой шуруповерт, — Слава говорит нарочито-блядовским голоском, каким сказала бы Сонечка Мармеладова, окажись она под Мироном Яновичем. И окажись она парнем со стояком, неприятно упирающимся в молнию широковатых, но все равно катастрофически лишних джинс.

— Иди ты, Славушка, на хуй, — ухмыляется Мирон и вдруг лениво откидывается на кровати с расстегнутыми своими брюками. Приглашает, завербовывает, рекрутирует в армейку радужную. А что Слава? Слава и сам не против послужить под началом лысого генерала.


Все эти эвфемизмы даже в голове звучат зубодробительно пошло, и это Славе не нравится, Слава от омерзения к себе хочет помыться с семидесяти двух процентным хозяйственным мылом, но толку-то, если суть остается неизменной: Славе Карелину сейчас по-хорошему бы гладить ласково-шершавым язычком бледную нежную кожу собственной хрупкой девочки Сашеньки, без единого лишнего волоска, в сумасбродно дорогом, но чертовски красивом кружеве, забираться бы кончиками пальцев между плотно сомкнутых бедер и чувствовать, как от напряжения и настойчивой ласки намокает под шершавыми подушечками тонкое белье. По-хорошему.

По-плохому, Слава Карелин стаскивает с Мирона-свет-Яновича нижнее белье (обычное хлопковое, черное, вообще ничего примечательного), устраивается удобно между без стеснения разведенных в стороны коленей со светлыми длинными волосками вдоль всей голени, вздыхает оторопело как перед виселицей и опускает губы на тонкую нежную кожу, знакомую до последней выпирающей от возбуждения венки.

По-плохому, Слава Карелин умело делает минет Мирону-свет-Яновичу в одна тысяча пятьсот семьдесят восьмой раз. А потом послушно ложится на спину, потому что Мирону же так удобнее, колени потом не ноют, а Славе кайфово до одури и не нужно ничего больше для счастья.


Вся правда в том, что Слава Карелин в ладах с демонами в своей голове. И если демоны мирно дремлют, то Слава посылает Мирона на три самых популярных буквы русского алфавита, и тащит Сашку на романтическую комедию в кинотеатр, не забывая про самый большой попкорн из всех возможных и традиционный букет.

Но если демоны в голове бушуют, грозясь уничтожить все внутренние скрепы и порываясь написать с аккаунта Славы в твиттере «ЮРА ДУДЬ, ЗНАЕШЬ, У КОГО ИЗ РОССИЙСКИХ РЭПЕРОВ САМЫЙ БОЛЬШОЙ (И ГОНОРАР ТОЖЕ)», то Слава пишет Мирону уже привычное «Скажи, где ты?»

И Мирон всегда отвечает.

В конце концов, Слава для него — самый удобный вариант. А от удобства грех отказываться.

@темы: #опиум для никого

---

Глобальное потепление

Название: Глобальное потепление
Автор: little.shiver
Фандом: Русский рэп
Персонажи: Мирон Фёдоров/Слава Карелин, фоном Слава Карелин/Саша
Категория: слэш
Жанры: миссинг, болтология
Рейтинг: PG-13
Размер: миди; 7,7к слов

Читать

Мирон просыпается от стука в дверь. Стука. В дверь. Он живет в нормальном доме с охраной, с сигнализацией, и да, квартира небольшая, был бы смысл, но в одном он уверен точно (или был уверен до сегодняшнего дня): если это нельзя назвать крепостью, то хотя бы относительно безопасным пространством — более чем. И? Стук в дверь?

После вчерашнего вечера вставать тяжело, кисло-горько во рту, звенит в ушах и ноет в затылке. Это утро может разразиться для него очередным приступом мигрени, а может и помиловать. Он слишком ленив, чтобы вовремя принимать таблетки, да и с таким ритмом жизни риск сдохнуть от передоза анальгетиков выше, чем попасть под машину, поэтому он морщится, проводит руками по лицу и старается мысленно прогнать противные ощущения наваливающейся реальности. Матрица прогружается с бесконечными лагами.

Наконец, он поднимается, одергивает перекрутившуюся во сне слишком широкую футболку и идет к двери. Даже если там сам апостол Петр, Мирон готов послать его в долгое пешее путешествие, желательно — без малейшей крохи провианта и максимально надолго, для менее почетных гостей на языке уже вертится пара-тройка других фраз, поскромнее.

— Ну и какого... — начинает он, ожидая увидеть Ваню или Порчи, и спотыкается, потому что с трудом открывшиеся глаза четко передают совершенно нереальную картинку: на пороге стоит Карелин. Ну вот ровно тот самый, который вчера подчистую его сделал на баттле. Вроде, даже в тех же шмотках. Но пристального внимания заслуживает не этот факт, а то, что несомненно намного, намного хуже.

— Это тебе, — говорит Слава и передает огромных размеров веник невыносимо ярких красных роз опешившему Мирону. — Утешительный приз.

Слава, вроде, стебется, но по его лицу же не понять, когда шутит, а когда он просто двинутый.

— Тебе настолько стыдно было меня разъебать? — спрашивает Мирон, понимая, что ни одной из своих девушек больше не подарит подобный веник (был грешен пару раз), но он-то отправлял доставкой и даже не пытался поднять всю эту чертовщину. А у него похмельная слабость и больная голова, и никакие охапки роз не стоят того, чтобы держать их в руках, если те весят как щенок лабрадора.

Слава пропускает его вопрос мимо ушей и, очевидно, готовится задать свой, но тут из глубины квартиры слышится недовольный стон, очевидно — женский (очевидно для Мирона, а вот Слава, похоже, к такому повороту событий не готов).

— О, так ты не один, — Мирон уже заметил по паре интервью, что Слава не отличается готовностью к неожиданностям, зато склонен констатировать очевидное. Честно говоря, ужасно раздражающая черта.

— Как видишь. И, как видишь, у меня нет диагностированной острой недостаточности в различного рода растениях, поэтому, будь добр, возьми это и сваливай. Спать хочу.

Мирон протягивает веник обратно, но Слава как будто слишком ошарашенный, даже не замечает — все смотрит вглубь квартиры и ждет, когда же кто-нибудь выйдет.

— Слава, — вот чему Мирона все-таки научили в «его Гриффиндоре» — так это тому, что собеседника легче вывести из себя и управлять им, если обращаешься всегда неизменно по имени. С Карелиным это работает на ура: он дергается и зло смотрит. — Я не буду спрашивать, где ты нашел мой адрес, и какого черта приперся сюда сегодня, если ты заберешь эту хрень и уйдешь немедленно, напрочь забыв про все, что слышал и видел.

— А что я слышал и видел? — Слава так любит играть дурачка, что иногда непонятно, субличность это или просто очередная маска, за которой ему удобно прятаться. Мирон, вроде бы, уверился после вчерашнего, что Карелин не совсем идиот, просто бесхребетный пока что и любит внимание, но эту его манеру не одобрял.

— Ничего, Слава. И забери уже, тяжелые как скотина. Сколько тут вообще? И на кой мне..?

— Да просто захотелось, — Слава пожимает плечами. — Оставь, подаришь этой своей... — он неопределенно махает в сторону квартиры, где, слава всем богам, стихло малейшее шевеление, и как-то слегка обреченно что ли опускает руку обратно. — И их там ровно сто одна штука.

Мирон присвистывает. Да уж, докатились. Сначала его влегкую разносит оппонент на баттле, а на следующее утро он же приносит ему букет из сто одной розы. Если это ухаживания, то самые нелепые за всю историю.

— Слав, я не знаю, что у тебя в голове творится, но выброси этот мусор. — Мирон старается быть аккуратным и осторожным. Молодежь сейчас такая, что от малейшей подколки лезет прыгать с крыши, и уж тем более плохо все, когда не обламывается в любви. А Мирон в принципе не из злобливых. — Я понимаю, у тебя там какой-то образ меня в голове сложился, и ты весь такой фанат, но я проходил это сотни раз и повторюсь для тебя тоже: я не тот, каким меня все считают, я не тот, кто нужен тебе, и в твоей жизни обязательно будет кто-то особенный, просто это точно не я. И ты как-то, ну, не говори вот прямо сейчас, что я гоню, и все не так. Просто вернись к себе и живи нормально, ладно? Будущее у тебя есть, ты вчера всем это доказал, контракты будут, а меня в покое оставь, окей?

Мирон хочет протянуть руку для пожатия, но чертов веник не выкинешь вот так просто на пол, а держать его одной рукой практически нереально. Если Слава пер его сам пусть даже от ближайшего цветочного, то он крепче, чем кажется, это у Мирона качалка (окей-окей, когда не забывает).

По лицу Славы опять не получается прочитать ровным счетом ничего, и Мирон уже готовится ко второму раунду нравоучений, как тот неожиданно отмирает и говорит:

— Возьми меня с собой в Америку.

Требует, ставит условие, даже не спрашивает. Мирон бы сказал «заявляет права», но это как-то уж совсем гейски, а, видит бог, он устал отваживать от себя фанатов.

— Зачем?

Мирон смотрит прямо и испытующе. Разница в росте не кажется такой существенной, как вчера: атмосфера там меняла все восприятие. Похоже, придется мириться с тем, что веник он оставляет себе: Слава и думать забыл о чертовых розах с того момента, как отдал. Он вообще на удивление постоянно и уверенно смотрит Мирону в глаза. Это может быть неплохо — потому что влюбленные часто прячут взгляд, а может быть и совсем фигово — потому что идущие на эшафот не боятся уже ничего.

Руки устают, а Слава молчит, только смотрит, не отрываясь.

Мирон вздыхает.

— Да, Слав, я понял, что ты упорный, и что ты хочешь поехать со мной. Но мне нужно знать, зачем тебе это, да и зачем, если уж на то пошло, ты мне там. Текст написан, билеты куплены, отель забронирован. Это не турпоездка и не трип по Америке. Это один баттл, после которого я вернусь и буду продолжать работать здесь. В этом нет ничего полезного для тебя.

— Но я хочу поехать.

Слава непрошибаем. Он вбил себе в голову мысль и не отступает, какой бы идиотской она ни была.

Мирон отворачивается и заходит в квартиру, чтобы положить успевший потрепать нервы, ни в чем неповинный букет на пол и продолжить разговор без оглядки на тяжелое и очень раздражающее обстоятельство. Дальше порога он Славу все так же не пускает.

— Тогда, Слав, тебе нужно сформулировать причины, почему этого должен захотеть я. И лучше бы тебе сделать это в письменной форме, потому что прямо сейчас я хочу умыться и выпить воды, а не торчать на пороге в одних трусах, разговаривая с тобой.

Слава ехидно улыбается, и Мирона внутренне передергивает от отвращения. Карелину нужно почаще смотреть в зеркало, потому что улыбка маньяка-педофила — не лучшее зрелище в чьей угодно жизни.

— Не пригласишь на кофе? — Наглости Славе не занимать, как и фантазии: — Или на тройничок, м?

Если до этого момента Мирон еще был согласен спустить на тормозах ранний визит без предупреждения, то наглость и хамство перечеркивают в нем все желание сохранять дружелюбие.

— Нет, Слава. Надеюсь, ты все сказал, — Мирон закрывает дверь прямо перед его лицом и успокаивается только в тот момент, когда все три щеколды закрыты, а видеонаблюдение в подъезде показывает, что слова были правильно поняты.

Сзади на плечо ему ложится хрупкая ладонь и с привычной ласковой силой сжимает мышцы.

— Незваные гости, или ты решил сделать мне сюрприз и заболтался с курьером?

Мирон выдыхает, расслабляясь. Оборачивается и, подхватывая ладошку, галантно целует тыльную сторону.

— Боюсь, ни то, ни другое в полной мере. Но есть хорошие новости, — Мирон кивает на охапку в самом деле неплохих цветов и беззлобно усмехается, — вот это все отныне и навека — в твоем полном распоряжении.

Женя смеется вместе с ним и качает головой.

— Зато благодаря тому, что ты боишься засыпать без мужа у меня теперь есть железное алиби перед общественностью.

— Я не боюсь без него засыпать, просто его нет в городе, а мы вчера так долго пили... Что ты... Ааа! — ловко закинутая на плечо Женя уже абсолютно неласково кроет Мирона матом и лупит ладонями по спине, пока он не водворяет её возле дверей ванной, уступая очередь. Разумеется, она прощает его сразу же.



Мирон открывает твиттер и на целую минуту зависает. А потом еще минуту думает о том, что однажды он хочет выйти из твиттера и больше никогда не заходить. Первым новости ему сообщает Ваня. Он не выделывается и скидывает пост Славы в личку с подписью «Wtf?»

@gnojnyj
ЕДУ ПОКОРЯТЬ АМЕРИКУ С ОКСИ РИЛ ТОК

И шквал комментариев, читать которые наполовину стремно, наполовину любопытно. Мирон решает, что знание лучше.

Когда Женя выходит из душа, он хочет отобрать её телефон и дать для начала хотя бы выпить кофе, но этот бой заранее проигран: Женя с телефоном даже спит, как только муж терпит. Она как раз садится напротив Мирона с чашкой, когда пальцы открывают твиттер, и он не успевает и слова сказать, как её глаза округляются, а рот сочиняет такую красивую матерную конструкцию, что Мирон бы непременно запомнил, если бы был в чуть меньшем шоке.

— Предупреждая твои вопросы: да, это он заявился с утра и просил взять с собой, но я отказал.

— А вот эта вся гадость тоже от него? — Женя кивает на все еще валяющийся в коридоре букет, как будто это остывающий труп кракена, а не мечта любой девушки.

Мирон кивает.

Женя пропадает в сети минут на пятнадцать: читает статьи, с кем-то общается, что-то яростно строчит и на попытки обратиться к ней не реагирует. Мирон доливает ей молока и придвигает чашку в поле зрения. Холодный кофе — мерзкий кофе, но у Жени нет на этот счет жестких принципов.

Наконец, она выныривает, уже более спокойная и сосредоточенная, и отпивает из чашки, прежде чем что-то сказать. Мирон морщится от первого глотка за нее.

— В общем, во-первых, он выложил это вчера вечером, отсюда и такой шквал ответов и ретвитов. Во-вторых, нам нужно это опровергнуть в ближайшие несколько часов, и для этого есть несколько площадок: на флоу лезть не очень хочется, сам понимаешь, что они потребуют интервью, а тебе пока даже о результатах баттла говорить нельзя, с теми-кого-мы-не-называем у нас такие отношения, что ты сам не пойдешь. Поэтому остается самый простой вариант — ты просто пишешь в тви, а мы потом уже разбираемся с тем, что поползет дальше. И да, — Женя впервые за утро улыбается и отвешивает ему шутливый псевдопоклон, — отвечая на твой невысказанный вопрос, засудить его мы за это не можем, но он может искупаться в океане твиттерского дерьма, когда вскроется правда. А формулировки — дело твое, в общем-то.

Женя мирно допивает кофе, наслаждаясь наконец солнечным утром, а Мирон чешет за ухом.

— Я даже жалею, что не успел спустить его с лестницы, — резюмирует он, нажимая на кнопку «твитнуть». — Это был мой уникальный шанс, а я все просрал.

Насыпающая коту корм Женя смеется вместе с ним.


@norimyxxxo
>>РТ @gnojnyj
>>ЕДУ ПОКОРЯТЬ АМЕРИКУ С ОКСИ РИЛ ТОК
Не в этой жизни, Слав.

@gnojnyj
>>РТ @norimyxxxo
>>Не в этой жизни, Слав.
ЭТО БУДЕТ НОВАЯ ЖИЗНЬ ЕЕЕ


— Жень, — Мирон то ли смеется в трубку, то ли истерично ржет. — Мне кажется, я делаю только хуже, не?

У Жени на фоне шумит все, что только может шуметь: дорога, визги детей, сигналка какой-то машины, и вообще тотальная какофония звуков, которая разрывает барабанные перепонки всем нормальным людям. Мирон к шуму привык, но вот Женьку слышно фигово.

— ...ть... Да там... уже в курсе... И... понятно... ля... Давай... звоню, окей?

— Бля, да. Давай чуть позже.

Мирон сбрасывает вызов и трет рукой шею. Кто же знал, что отсутствие привычной мигрени заменит мигрень по имени Слава Карелин? Откровенно бесящая, ноющая и не дающая покоя мигрень. Хуже всего, что к этой примешивается теперь еще и обычная. С каждым годом Мирон обещает себе меньше пить, но благими намерениями выстилает себе только дорожку к новым видам развлечений.

Карелин бесит в первую очередь тем, что не представляет из себя ничего и все равно куда-то лезет, собираясь покорять Олимпы, но в итоге запоминается только тем, что творит фигню и раздражает ровным счетом всех. Мирон не понимает, каким чудом его терпят даже свои, что уж говорить о площадках. И, судя по всему, сейчас своей тактикой раскрутки Слава выбрал тесное взаимодействие с ним. Раньше весь хайп шел хотя бы только за счет туповатых диссов и строчек, адресованных ему, но хайпожору Славе, очевидно, стало мало. И так же, как он обвинял в этом самого Мирона, зажрался Слава ничуть не меньше. Некстати вспоминается старый японский мультфильм про призраков.

Спокойная жизнь обычно заканчивается за стенами квартиры, но Карелин нарушил все мыслимые границы, и очень хочется открутить ему за это уши, особенно в свете того, что результаты баттла будут объявлены уже очень скоро.

— Ну, раз сам нарвался... — Мирон усмехается, снова открывая твиттер.


«Кто был крысой?» Спустя два дня этот вопрос крутится в головах уже не только у Мирона, Рестора и прочих присутствовавших, но и у совершенно незаинтересованных лиц. Факты были налицо: интернет был в курсе провала Мирона, и в ситуации с продолжающим нагнетать атмосферу Карелиным, атмосферу это не улучшало.

Мирон закрылся в квартире, охранников пнул, чтобы проверяли всех, кто пытается подняться к нему, а своим сказал, что у него очередной «период», на что ребята покивали и обещали отстать. На самом деле «периоды» у Мирона случались реже, чем он ими прикрывался, в противном случае таблетки реально нужно было бы пить. Но зато у него всегда был повод избавиться от лишних глаз и побыть в тишине. Тишину Мирон заменил сетевым шумом. Убил полдня на серф и, убедившись, что слив произошел очень качественный, перенес свое негодование уже на Славу. По всему выходило, что его надо было или жестко послать, или встретиться и при личном разговоре доходчиво объяснить, почему нельзя вечно выезжать только за счет других. Вариант с лестницей, правда, все еще казался очень заманчивым.

На третий день Мирон отписал:
@gnojnyj есть разговор

И реакция не заставила себя ждать.
@gnojnyj
>>РТ @norimyxxxo
>>@gnojnyj есть разговор
ВОТ ЭТО ПОВОРОТ БУДУ

Оставалось надеяться, что пустоголовому придурку хватит ума согласовать расписание с Женей.



В том, что надежда — глупое чувство, Мирон убеждается ежедневно. В случае Славы надежда покинула мир еще до его рождения. Словно увидев его будущий жизненный путь, всякая надежда на адекватность, сознательность, вежливость и уважение совершили массовый суицид и ушли из жизни Славы Машнова (а после Карелина, Гнойного, Сонечки и прочих ипостасей). Потому что Слава примчался спустя час после ответного твита Мирона. На этот раз вместе с охраной и без цветов.

— Я смотрю, организованность не завезли в год твоего рождения? У меня менеджер есть вообще-то, — беззлобно усмехается Мирон, пропуская гостя и кивая охране, мол, порядок, это свои. Какое уж там, свои. Но не выкидывать же этого поганца из окна теперь.

— Ты позвал, и я здесь. Передумал насчет Америки? — Слава сходу прет напролом, и это мешает сосредоточиться. А еще он ходит туда-сюда, заламывая руки, и это тоже бесит.

— Сядь, а? Заебал.

Оглядевшись, Слава выбирает омерзительного цвета диван, который вместе с прочей мебелью был в квартире уже при заезде, и который Мирон уже раз сто давал себе зарок выкинуть к чертям. Но Славе в самый раз. Не жмет вообще нигде и нисколько.

— Слав, ты чего добиваешься?

Мирон говорит спокойно, не высокомерно, но и не любезничая. Он говорит так, как говорил бы с любым своим артистом, который внезапно дал маху. Карелин маху не давал, Карелин просто как Годзилла разносит все в щепки, не оставляя камня на камне. И Мирону хотелось бы применить соответствующие превентивные меры, но уже поздно — Слава, к сожалению, родился. А до идеи убийства Мирон пока еще не дошел. То есть, до идеи-то дошел, а вот готовности отнять чужую жизнь у него нет. Он бесится, конечно, но прощает людям несовершенства. Его же самого как-то терпят.

— Да ничего. В Америку вот хочу с тобой, так ты не берешь, вроде.

— А губозакатывательную машинку ты не хочешь, не?

Слава фыркает:

— А ты не пытайся заткнуть мне рот, Окси. А то я уже решу, что начал тебя интересовать.

Мирон смотрит на него как на придурка. Заинтересовать?

— Ты слишком много думаешь о своей жопе, Слав. Меня просто бесит ситуация. Ты пользуешься моим именем, но когда ты просто моросишь — мне плевать. А вот выставлять меня идиотом не надо.

— То есть, когда какой-нибудь тупой фан пишет, что ты его бро, или фанатка хвастается, что ты с ней спал, — тебе поебать. А как Слава Карелин написал хуйню в твиттере, так ты сразу бежишь морали читать? Что-то не складывается, Мирон. Или тебе везде не поебать, или это я такой особенный. Но что-то я не помню, чтобы ты кого-то еще звал перетереть, так что выводы напрашиваются сами собой.

Мирону хочется ответить, что единственный, кто тут напрашивается — это Слава. И напрашивается он на то, чтобы получить по наглой роже, да так, чтобы пробрало, и за душу оттаскало. Синяками и переломами таких как Слава не возьмешь, это Мирон хорошо понимает. Про деньги и вовсе бессмысленно заикаться. Мирон не ведет переговоров с террористами. Таких идиотов просто обезвреживают и накрывают черным мешком реальности.

Мирон вдыхает и выдыхает, как его учил Ваня. С каждым вдохом и выдохом представляешь, как мозги собеседника растекаются по стеночке, и говоришь про себя «нахуй». И хорошо так после этой дыхательной гимнастики, что даже можно мириться с жизнью. Ваня это вообще-то придумал, потому что Мирон, бывало, на них начинал орать, а под раздачу попадать не хотелось, но в данный момент Рудбой неосознанно спас голову развалившегося на диване Карелина.

Из-за угла выглядывает заинтересованный Лил Хесус. Убедившись, что все в порядке он ловко запрыгивает на диван и отползает подальше от ошарашенно матерящегося Славы: кот неожиданно запрыгнул прямо ему на живот, и Мирон не может сдержать усмешки: те порывы, которые ему приходится сдерживать, кот воплощает, оставаясь абсолютно безнаказанным. Слава пытается до него дотянуться, но Хесус умный — он понимает, что дело дрянь и быстро перепрыгивает на кресло, уютно сворачиваясь на плече Мирона.

— Вот жопа вредная, — обиженно бурчит Слава.

— За языком следи, тут дети, — отвечает Мирон, ласково поглаживая Хесуса на ухом. — И вообще, он кот, ему все можно.

— Хорошо, что у тебя нет детей, иначе я бы не хотел жить в мире с существами, которых ты воспитываешь вот так же.

Мирон фыркает:

— А ты уже, этих ребят полон русский рэп, и они там самые крутые.

— Иди в жопу, самодовольная сволочь.

— Бегу и спотыкаюсь. Все сказал?

— Это ты позвал, я не напрашивался.

— Ты как раз напрашивался, Слава, на Америку напрашивался, помнишь такое? Или уже все, хотелка отвалилась?

— А я так посмотрю, не только я много думаю о своей жопе, да?

— А кто ж про твою жопу-то говорил, Слав? Это ты вечно ровно на ней усидеть не можешь, когда я рядом.

Слава словно в подтверждение его слов ерзает.

— Бесишь ты меня, — говорит, подпирая голову рукой и неотрывно глядя, как Мирон играет с котом.

— Прости, Слав, но у нас даже это не взаимно.

— А ты опять заводишь шарманку про то, что ненавидеть можно равного, да?

— Нет, Слав, об этом ты подумал сам, а я просто говорю, что у меня нет никаких сильных чувств к тебе. Да и вообще никаких, если уж на то пошло.

Слава обиженно отворачивается. У него вообще всегда все эмоции написаны на лице, чертов Гарри Поттер. Мирону иногда хочется сказать ему что-то в духе Снейпа. Ну там «Контролируйте эмоции, дисциплинируйте ум!», но вне баттла такое фиг ввернешь, а реванш Мирону ни к чему. Если продует Дизастеру, то что там какой-то Слава. А если выиграет, то... что там какой-то Слава. По всему выходит, что Слава изначально был ему неинтересен, он даже и к баттлу-то отнесся слишком расслабленно, хотя едва ли жалеет теперь.

Ну, проиграл. Вот только у него БМ, рэп-семья, кот теперь вот, а там, глядишь, и сладится с кем-нибудь, не сильно ебущим мозги. И будет у Мирона все отлично. А у Славы? Слава покатается на волне хайпа еще какое-то время, а потом утонет. И не будет никто в Олимпийском светить ему полным залом включенных на телефоне фонарей, читая строчки вместе.

Мирон вчера говорил, что у Славы есть будущее, но это иллюзия. Он продержится пару лет, а дальше вместо него выйдут новые бойцы. И, возможно, их Мирон тоже будет баттлить, и, возможно, кто-то из них даже надерет ему зад, как это сделал позавчера Слава. Вот только Славины строчки не будут повторять так же, как «Город под подошвой» или, прости господи, «Моя игра». Для Славы все в каком-то смысле закончилось позавчера. Это было его кульминацией. И Мирон объяснил бы, что вот сейчас Славе пора уходить, но ему это не нужно. Хочет Слава — пусть лезет выше и разбивается, падая. Мирон свое слово сказал.

— Ну так что, Мирон, возьмешь меня?

Вырывая его из вороха мыслей, Карелин говорит тихо и спокойно, в кои-то веки без наездов. Мирон отрывает взгляд от мирно задремавшего на коленях Хесуса.

— Нет, Слав. Не возьму, — отвечает прямо и открыто.

Слава смотрит на него и кивает, поникая. В его глазах читается какое-то понимание и облегчение, что ли?

— Ты же там, на баттле, все как есть выложил, да? Как думаешь?

— Да, Слав. Все как есть.

Слава еще раз кивает и задумчиво обводит комнату взглядом, словно теперь на самом деле решил осмотреться. «Было бы на что смотреть, обычная квартира», — думает Мирон, но не прерывает. У Славы в голове сейчас, может, вся реальность по швам трещит, и он познает тщетность бытия, не время это для тупых подколок. Если все так, как Мирон думает, то Слава вечером наебенится в дрова, а с утра удалит твиттер и пойдет искать обычную серую работу за сорок косарей в месяц. Или решит, что раз быть великим — не его, то побудет хотя бы просто известным, мало таких что ли.

Мирон аккуратно перекладывает кота, поднимаясь с кресла. У него не было планов, но в таких вот неудобных ситуациях всегда есть отличный предлог.

— Ты посиди пока, я чайку заварю.

Слава не отвечает — трет виски и прячет лицо в ладонях. Мирон выходит на кухню.

В методичных действиях есть своя магия, он знает: берешь заварочник и металлическую коробку, а как будто колдуешь. Все меняется с чаем. Возможно, если бы его приучили к этому раньше, Мирон бы и не бухал беспробудно полтора года напролет, но он не винит себя. У каждого живого человека бывают взлеты и падения, а он живой человек. И если тогда нужно было пилить себя, пить и писать охуенные тексты, значит, так и надо было. Значит, все он сделал правильно.

Засыпать сухие листья, залить кипятком, дать настояться пять минут. Мирон любит это все. Он не любит готовить, но с чаем на самом деле классно получается.

— А чего покрепче не найдется? — спрашивает появившийся в проеме двери Слава. Не наглый, не издевательски-изворотливый, обычный Слава. Ну, разве что расстроенный, и тут Мирон может его понять.

— Не, я дома не держу. Но есть пряники с маком и какой-то заебатый чай, Ванька привез.

По Славе видно, что ему хочется съязвить по поводу рудбоевской отравы, но он молча кивает.

Очень странно просто вот так мирно сидеть на кухне и пить чай с человеком, которого позавчера баттлил, а до этого в лучшем случае презирал. И вот на тебе. Мирон про себя смеется внезапной смене климата. Глобальное потепление в радиусе одной квартиры. Слишком радикальное, чтобы списать на отопление и слишком странное, чтобы не заметить.

Слава кидает себе две ложки сахара, Мирон по привычке морщится.

— Что-то не так?

У переоценки ценностей Карелина какой-то очень странный побочный эффект: во время этого тяжелого процесса он становится нормальным, адекватным, нетоксичным пацаном. С таким даже дружить можно было бы, если забыть всю прошлую историю, но Мирон же не идиот, и понимает, насколько все временно.

— Не. Это условный рефлекс, мои привыкли уже. Когда кто-то что-то пьет или ест, что я не люблю, меня вот так косит, — признается Мирон. И добавляет весело: — Но раньше хуже было, я вслух комментировал, что это все блевотина. Сейчас хоть так.

— Нормальный чай, че ты.

Слава качает головой и тихонько пьет. Не разбавляет холодной, тянет прямо кипяток, но даже не морщится. Мирон, как представит, снова морщится — аж зубы сводит. Они молчат.

Мирону спокойно и как-то легко. По Славе этого не скажешь. Он вроде и сидит спокойно, но глаза пустые, отрешенные, был бы рядом сейчас Ваня или Порчи, Мирон бы похлопал друга по плечу, спросил бы, в чем дело, но рядом сидит Слава, и комфортнее с ним сейчас просто сидеть, создавая видимость тихого перемирия, чем говорить, понимая, что рано или поздно терпение Карелина иссякнет, и тогда они точно разосрутся.

Они сидят так полчаса, а потом Мирон придвигает к себе лежащий тут же на столе ноут и начинает что-то там делать. Славе его внимание до лампочки сейчас, а работа сама себя не сделает. Благо, обойтись можно без телефонных звонков, Мирон почти всегда ограничивается телегой, если проблем не возникает.

Славино присутствие не напрягает. И когда он через сорок минут поднимается, чтобы налить новую кружку, Мирон только тихо просит:

— Плесни мне тоже. Сахар не надо.

— Ага.

Спустя еще полчаса Мирон потягивается, разминая спину. Он приучил себя сидеть почти неподвижно, поэтому мышцы часто затекают, и раз в час он устраивает себе разминку. Хуже офисного работника, в общем. Грозная и страшная рэп-тусовка, а дисциплина на уровне кабинетного растения. Впрочем, ну куда еще денешь все эти стремные привычки?

— Может, в комнату? — Предлагает Мирон. — Там хоть удобнее.

Слава пожимает плечами.

— Да без разницы. Я, наверно, вообще пойду, а то засиделся у тебя. Сижу, еще поди на нервы действую.

— Действовал бы, я б тебя выставил. Но держать не буду, где дверь, ты знаешь.

Слава кивает. И решается на вопрос.

— Слушай... — он мнется, но продолжает. — А если бы не вот это все...

Мирон непонимающе хмурится, подталкивая к объяснению.

— Ну, если бы не вся эта туса, если бы не вражда в сети, не баттл этот дурацкий, если бы ты вот только знал меня как Славу. Без всей этой ебучей шелухи. Ты бы стал со мной общаться?

Мирон склоняет голову к плечу. Нет, он конечно подозревал, что Слава начнет в себе копаться, но не думал, что закопается настолько глубоко. Поэтому отвечает честно:

— А я не знаю, какой ты без шелухи, Слав. Мы сегодня впервые в жизни провели наедине больше десяти минут и не начали ругаться из-за хуйни. Я понятия не имею, кто ты, какой ты. Знаю, каким хочешь казаться, но зачем и почему — нет. И я не ищу друзей, чтобы начать это проверять, но рад, что все же подтолкнул тебя к каким-то выводам.

— Да еще бы я сам это все знал, — говорит Слава с усмешкой и впервые за этот проклятый час смотрит Мирону в глаза.

— Я не психолог, — Мирон дергает плечом, словно отмахивается от перспективы или этого Славиного пронизывающего взгляда. Он смотрел уже так — настороженно и с почти обожанием, но на баттле это хотя бы объяснялось игрой на камеры. Или вот только это одно и было настоящим? — Если хочешь, подскажу толковых ребят, но мой тебе совет — побудь один, почитай книжки, отдохни где-нибудь в тишине. Денег у тебя сейчас хватает, вот и воспользуйся этим, чтобы прибраться в своей голове.

Слава кивает, а потом его посещает идея. Мирон вообще ужасается с того, насколько у Славы богатая мимика, потому что его можно читать как открытую книгу, если только Карелин не загружен.

— Слушай, — Слава предлагает, — это сейчас по-дурацки прозвучит, но ты дослушай. Возьми меня реально с собой на баттл? Я сейчас сомневаюсь во всем и даже в том, насколько мне нужна эта игра. А так я постою где-нибудь в углу и пойму хоть, нужен он мне, этот ваш высший пилотаж или нет. А если нет, то нужно ли все это, или пора закрывать варежку и не творить херни.

— Не выражайся, — просит Мирон.

Слава улыбается:

— Ты как Капитан Америка.

Мирон добродушно фыркает. Подъеб защитан.

— Есть же куча примеров, — говорит он, — есть куча записей американских баттлов. Зачем тебе конкретно этот?

— Не мне тебе рассказывать, что вживую все совсем не так, ну.

Ну, в этом они согласны. На Мирона накатывает усталость, смешанная с каким-то онемением. Он не знает, что ответить. Потому что Слава зацепил, да. Или он настолько изворотливый хитрый черт, что понял, чем можно пронять Мирона, или в самом деле все это только сейчас придумал. Кто ж его, придурка, знает.

— Билеты сам покупаешь, и с визой сам ебешься, — говорит, наконец, Мирон, признавая поражение.

Надо же: проигрывает одному и тому же человеку второй раз за неделю. «А это успех, Слава, — думает Мирон, — так часто меня еще не наебывали».

На лице Славы по-прежнему нечитаемое выражение. Он вроде и не улыбается, а глаза как-то светятся. А уголки губ опущены. И вообще он весь словно меньше разом стал, но как будто легче. Мирон путается в этой ебучей физиогномике и забивает.

Он уже поворачивается, чтобы уйти с кухни, прихватив ноут, как в спину летит тихое:

— Спасибо.

Дверь за Славой закрывается бесшумно. Мирону очень хочется побиться головой об стену.

***

— А вам, Мирон Янович, все жопу лизать готовы, любое говно с вашей лопаты сожрут и не подавятся, — Слава предъявляет, вроде, но как будто неуверенно как-то. Хуй поймешь, претензии у него или просто мысли вслух (а это со Славой часто), так что Мирон даже не отвечает — сидит себе, не отсвечивает, пытается разобраться с чек-листами к поездке.

Вот нахуя ему три чемодана вещей, Женя там ебанулась что ли? Мирон открывает телегу и строчит ей вопросительные знаки, скрин прикрепляет. Слава фоново не затыкается, пиздит что-то, и проку от него — как от телевизора. Вот вроде ты и с ноута что-то полезное смотришь, а без постороннего шума неуютно.

Мирон зависает с ответом на Женино «Я все точно посчитала, не ломай систему, иди спи!», осознавая, что он влип, похоже. Потому что у него и телика нет, чтобы он фоном врубался. Ну, да, иногда классно, конечно, посмотреть на нормальном экране фильм или покрутить каналы, когда скучно, вот только Мирону не бывает скучно — у него времени нет скучать. Он или в запаре, или в туре, или в депрессии, и нахуй пусть идут те, кто считает, что последнее — это какая-то блажь. Он сдохнуть в такие периоды хочет, и никакие таблетки не лечат ту черноту в голове, которая расползается по жилам. Как в фильме, ему Порчанский недавно показывал. Что-то про черную жижу, которая на человека кидается, и тот потом полумонстр становится. «Винон»? «Вайнор»? Лажа какая-то.

— Слушай, ты же по-любому знаешь этот фильм, — прерывает Мирон Славины излияния по поводу его говенности, — ну, где на чувака черная хрень кидалась, а он потом злым был и с лыбой как у Охры. Недавний какой-то. Как называется это говно?

— «Веном» что ли? — Слава удивленно хлопает ресницами. То ли удивляется, что его не слушали нихрена, то ли с того, что дед Мирон знает марвеловские фильмы.

— Во, точно.

Мирон снова уползает в свои мысли, словно и не прерывался, а Слава сидит тихонечко. Опешил, значит. Сломанный телевизор. Мирону вот раньше нахуй телевизор был ненужен. Ни для фона, ни еще как. Не было у него такого, чтобы в тишине да неуютно. Или пойдешь куда, и не скучно, или так нормально, завалы по всем фронтам, огребай, директор, а потом нахуй иди, директор. Ну, разве что, когда свалил в Россию обратно. Ради рэпа, ради денег, ага, ради хип-хопа, но и от. От предательства, от жизни не про себя, от хуйни. От хорошей такой хуйни, которая и нервы потрепала, и от сердца мало что оставила. И тишину убила. Не было у Мирона даже чертовой тишины. А тут вот. Началось. Уютно ему, как с работающим телевизором.

— Я не понял, ты меня слушаешь вообще? — Слава бурчит, чемодан его стоит собранный. Уебанский какой-то чемодан, и сидят они тут, потому что Дизастер через пару дней, и самолет утром, и Мирон сам Славе написал, чтобы тот приходил, что вместе проще до аэропорта, а там уже хоть на все четыре нахуй стороны.

Или не на все.

Мирону хочется убиться об стену, но он просто трет виски, изображая головную боль.

— А хер знает, Слав. Ты пока фоновые шумы забиваешь, и мне нормально. Так что ты сиди. А надоест — отказывайся от своей тупой затеи лететь со мной или заебень чайку.

Мирон не хочет быть ни резким, ни жестоким, на самом деле он просто понимает, насколько устал от этого всего. И что сейчас бы завалиться, но он же как пить дать проспит. И опять потом самолеты менять, Женьку дергать. Нахуй. Слава отмирает и как-то понимающе усмехается.

— Давай я тебе лучше кофейку ебану с энергетиком, а в отеле уже отоспишься?

В Славе нет ничего привлекательного, даже флоу хромает на обе ноги. Кто ж знал, что Мирону, ебаной лысой карлице, вот такая хромоножка-то и по вкусу?

— Ебашь, — он кивает и скатывается пониже на кресле. Хесус дрыхнет возле Славиной шеи, но Карелин умудряется подвинуть его максимально аккуратно.

Мирон думает, что все это ебаная срань. И что у Славы охуенные идеи, хоть в тур его бери.

Женя сигналит напоследок: «Вылет в 07:15, в аэропорту быть не позднее 6:45!!! Карелину своему тоже передай». Мирон гуглит, по какой из статей трудового кодекса он может ее уволить вот за это «своему».

И — на всякий случай — сильнодействующие яды.

***

Слава уже ничего не понимает. И едва ли хочет понимать.

С самого начала для Славы все это было вызовом самому себе: смогу до Окси доебаться или слабо? Смогу Окси выстебывать почти год или слабо? Смогу Окси разъебать на баттле? Славе вот так на «слабо» вообще что угодно не слабо сделать. Слава имеет чужое мнение и творит какую угодно херню, Слава рулит своей жизнью, зарабатывает на том, на чем другие зарабатывать пока еще не додумались. Славе хочется верить, что он один такой, уникальный, самый крутой в том, чтобы заниматься поебенью и получать за это бабло.

И Славу бесконечно бесят вот такие правильные мальчики как Мирон Янович. С ног до головы правильный. Добрый сын, глава компании, выпускник Оксфорда — заглядение, а не мальчик. Одно что лысый, матерится как черт и похоже, что пидор. Славу все равно такие мальчики бесят. Потому что в его, Славином, мире, нет никакой справедливости. В Славином мире хорошие люди умирают, а плохие живут припеваючи, в Славином мире упеха добиваются те, кто его не должен добиваться, в Славином мире, чтобы быть в тренде, нужно заниматься тем, что презираешь, но уметь правильно улыбаться на камеру. В Славином мире одна сплошная ложь, и то, что такие мальчики как Мирон Янович добиваются всего своими силами, своими жилами, своим умом и без подачек от Вселенной, не просто расшатывает систему Мироздания, оно ее крушит безжалостно.

Славе хочется верить, что жид — мразь последняя, что в нем нет ничего святого и хорошего, что он прогнил насквозь, и что вся его тусовка — ебучий шоубизнес. Славе хочется извалять его в дерьме и плюнуть в лицо.

Но Мирон стоит напротив него в ебучей розовой рубашке, зачитывает про Слово и Версус, смешно плюется и хватает за волосы. И Славу выносит с того, насколько сильно Мирон во все это верит. В каждое свое слово верит, в каждый свой плевок вкладывается. Потому что ему, Мирону, стыдно стоять на одном квадратном метре пола с такими гнидами как он, Слава. С теми, кто отрицает искусство, с теми, кто говорит, что система горит в огне геенны огненной, с теми, кто от зависти и нехватки таланта плюется в тех, у кого получается. И Славе нечего ему ответить.

О, ну конечно, у него заготовлен текст, и панчи, и обидное, жалящее, но говорить все это получается уже вдвое слабее, чем хотелось бы. Потому что он теперь сам себе не верит. Ни единому слову.

Слава не помнит, как заканчивается баттл. Он запоминает только один момент: как стоящий напротив Мирон расслабляется, выдыхает и сразу становится как будто меньше. Но вместе с тем, он остается тут, а Слава — нет. Славы уже нет в тот момент, когда он торжествующе смотрит Мирону в глаза, почти без издевки улыбается и видит то, что ранит больнее всего: жид-то на самом деле вечный. В глазах Мирона не тускнеет правота и вера в сказанное, в глазах Мирона нет ни одной относящейся к нему эмоции, Мирон смотрит на него, пожимает руку и улыбается так, словно это он сейчас победил. «И ведь победил же», — думает про себя Слава и просит Ресторатора на пару слов.

Слава не знает, зачем пришел, и что он вообще может сейчас сказать. И зачем веник дурацкий притащил, он тоже не знает. Ему просто кажется, что так будет смешно и правильно, что так он сможет извиниться и напроситься на чай, что так он скажет Мирону, что в общем-то тот был прав. Но это все происходит только в его голове, потому что Мирон — реальный Мирон, стоящий в проеме двери в широкой футболке и трусах, — говорит только то, что от него требует ситуация. А картина маслом «Гнойный с букетом цветов на следующее утро после баттла» Мирону Яновичу, мягко скажем, нахуй не упала. Если он и ценитель искусства, то это уже слишком пошло и избито.

Зачем Слава напрашивается на поездку в Америку, он и сам не знает. Это хуевая идея от и до. Это надо заморачиваться с визой и билетами, это куча денег вникуда, это опыт, который ему вообще ни на кой не сдался, но Слава как заведенный болванчик твердит свое, талдычит и добивается-таки. Добивается.

Это какая-то стадия мазохизма, когда ты уже не ставишь себя ни во что, и только хочешь, чтобы партнеру было классно. Слава вообще-то не увлекался никогда, но инфу зачитывал. И вот чтобы он хоть раз прогнулся под изменчивый мир — да нихуя. По крайней мере, так было раньше. Что происходит с ним сейчас, Слава не понимает и, если честно не очень-то хочет понимать.

Они доезжают в тишине ночного города до аэропорта (благо, тут всегда ажиотаж, в любое время дня и ночи) и в такой же тишине садятся на самолет. Из всей команды с Окси летит только вечная тройка Охра-Женя-Порчи, Ресторатор уже неделю как чиллит в Лос Анджелесе с женой, а их места вынесены чуть отдельно от всей Мироновской свиты, что Слава даже подозревает, что где-то тут есть наеб.

— Ты нарочно места менял, что ли? — спрашивает он тихо. Черт его знает, но говорить иначе как шепотом не получается.

— Женька химичила, я же вообще не в курсе был, что там и когда.

— А.

Каждый его разговор с Мироном напоминает то ли серию дурацкого ситкома, то ли очередную часть фильма «Тупой и еще тупее». Только вот у Мирона получается вполне спокойно не замечать всех этих деталей, а Слава сидит как на иголках. Потому что если его выгонять из самолета за тупые вопросы, он не переживет. Он вцепится в сидение кресла, обхватит ногу Мирона ногами и выйдет из аэропорта только с ним. И Славе не нравятся мысли, на которых он сам себя ловит.

— Гайз, вы там как, файн? — на туповатой смеси английского (для Порчи) и русского (для Жени с Рудбоем) спрашивает Мирон, поворачиваясь к команде. Ребята улыбаются до ушей как пятиклассники и дружно показывает ему средний палец, Янович ржет над своими идиотами и кивает.

— Я тоже файн, Мирон Янович, — из вредности бурчит ему совершенно недовольный Слава, на что Мирон только кивает и усмехается.

— Летать-то не боишься?

— Так я ж из Хабары.

— Ну, мало ли, может, ты на поезде всегда.

— Так пять суток, Мирон Янович, я бы заебался каждый раз.

— Ты бы пять синглов выпустить успел, Слав. Об особенностях национального транспорта, широт России-матушки и перегарной вони после поездки в плацкарте до Питера.

Слава хочет ответить что-то очень колкое и цепкое ему, но потом смотрит на улыбающегося Яновича и понимает, что тот просто устало отшучивается, даже не пытаясь задеть. И то, что Слава ведется на простейшие подъебки — целиком и полностью его, Славино, собачье дело.

Он летал вообще-то, и не раз. Просто поезда — это все равно круче. Слава бы жил в поезде, если бы было можно. Он как-то даже хотел устроиться проводником, чтобы постоянно в пути, в рейсах, чтобы народ разный видеть и потом писать об этом всем, но когда приехал в Питер, мечты как-то поугасли. Оказалось, что тут в тридцать раз больше возможностей, и что ему не нужно катать по транссибу, чтобы увидеть разных людей. Да и людей, как оказалось, в принципе везде хватало.

Слава с натяжкой, но мог теперь назвать Питер своим домом, потому что это было болото, уютное, теплое и его. Его друзья и песни, его девушка и животные, мимо которых они со Светло просто не могли пройти. Его родное и спокойное. Но если бы ему предложили фитовать в том же Элэй, Слава бы десять раз подумал, прежде чем отказаться.

Он читал где-то, в очередной занудной книге с претензией на премию и попыткой запомниться, что дом — это не место. Дом для Славы был внутри его головы. Там он мог спрятаться как улитка и существовать столько, сколько потребуется, чтобы пережить любые волнения снаружи. И все ведь шло как по маслу, пока Мирон не пришел на баттл, не схватил его за волосы и не назвал ничтожеством по всем тем параметрам, которые Слава для себя считал уже учтенными и закрытыми.

Без своей скорлупы, без удобной раковины Слава оказался беспомощным и жалким как слизняк. Как слизняк, который болтался на листочке и в любую секунду мог оказаться под подошвой. И уже через полгода никто бы не вспомнил о нем. Или он мог вновь обрести свою раковину, но как это сделать, у Славы вдруг не оказалось никаких идей.

— Да не дергайся ты, Слав, сейчас уже взлетим, в полете немножко потрясет, а потом будет тебе пляж, пальмы и сборище грязных вонючих американских рэперов. Или ты на девочек надеялся?

Мирон смеется и хлопает его по плечу. По-отечески, свысока так, но заботливо что ли. Батю, Слава, правда, зря вспомнил. Батя если бы увидел, как Слава сейчас смотрит на жидовского мальчика, проклял бы его до седьмого колена и отплевался бы. Батя пидоров на дух не переносил, да. А Славе вот похуй как-то. Даже если в Яновиче и есть что-то такое, то Славе похуй. Потому что Слава смотрит на Мирона и видит руку юного зоолога, который ласково так перехватывает слизняка с листочка и ссаживает возле пустой раковины. И даже если Славе, чтобы притереться к этому новому хитиновому укрытию, потребуются долгие месяцы, он не будет возражать.

— Не, Мирон Янович, потные грязные америкосы — самое то.

Слава откидывается в кресле, и пилот хорошо поставленным голосом с отличной дикцией сообщает о начале полета.

— Ремень застегни, Слав, — подсказывает Мирон с соседнего кресла и достает затертую книжку из внутреннего кармана куртки.

Если Слава и улыбается, то где-то очень-очень глубоко.

***

Мирон разъебывает Дизастера по всем фронтам.

Слава стоит в дальнем углу, чтобы не засветиться на камеру, но так внимательно слушает, что даже отсюда понятно — Мирон вчистую разъебывает чертову гориллу. Вот этот вот жидок, «метр семьдесят восемь — норм рост!», на страшной смеси английского, немецкого, русского и арабского (Слава вообще-то не в курсе, как звучит арабский, но он не совсем идиот, въезжает, что тут к чему) обкладывает рифмами и панчами верзилу вдвое шире себя и делает это абсолютно уверенно. Вот вообще нисколько не увиливает, не забывает текст, не отводит взгляд, не боится.

Когда баттл заканчивается, и Мирон уезжает куда-то вместе с Рестором, Дизастером и толпой каких-то неизвестных Славе ребят, Карелин выходит из своего темного угла, подхватывает бутылку воды, из которой пил Окси, и едет в отель.

Слава не хочет думать о том, почему в жарком и солнечном Лос Анджелесе ему комфортнее сидеть в дыре, которая условно называется отелем, а не гулять по набережным, тусить в местных барах или снимать девочек (последнее сложно оправдать даже наличием у него Саши).

Кстати о Саше. Саша красивая. Саша очень красивая, талантливая и милая девочка. Саша говорит о том, в чем разбирается, и молчит о том, в чем разбираться не хочет. Саша справляется с любым делом, за которое берется. Саша любит животных и волонтерит по выходным в приюте для собак. Саша с детства мечтает о крепкой семье, потому что с родителями ей не повезло. Саша — самый добрый лучик света в Славиной жизни, и Слава отчаянно боится все просрать. Но Слава не боится изменять Саше или залипать на ресницы жидовского мальчика. Потому что любовь — это когда ты вместе с ней решаешь, чья очередь убирать кошачий лоток, а ресницы — да что тем ресницам будет? Ресницы хлопнут один раз, и захлопнется Слава со своими влажными мечтами. Ресницы хлопнут дважды, и взлетит весь Славин ебаный мирок к херам.

Слава не хочет думать про Сашу, но все равно думает. Потому что про Мирона думать невыносимо. Ну в самом деле, Слава же не слепой, Слава видел Окси сегодня. Он был в полном порядке, как покатился шаром для боулинга, так и вышиб полный страйк своей блестящей лысиной.

Дизастер (он же Башир, он же тупая горилла) на Мирона смотрел, чуть яйца не поджав, чуть ли не захлебываясь слюной там, от того, что дышит одним воздухом с Императором. От жалящих слов, от выпадов и нападок, от неприкрытой ненависти в речи и добрых, по-настоящему добрых глаз.

Мирон же мухи не обидит, пока та не насрет ему в рот. Он же и адекватный-то такой, потому что крыша едет. А когда крыша едет, Слава слышал, надо в три раза больше себя контролировать (как там Янович вывозит вообще?). Мирон — душа нараспашку, но за золотой цепью. То есть, вот подойду к тебе сам, или ты как себя проявишь, — и все его императорское внимание тебе принадлежит. А вот пробиться к нему просто так, поглазеть там или расписаться на интересных частях тела — нихуяшеньки, ребятки, только в туре.

Слава садится на узкую кровать с огромным жестким матрасом (какой пидор это орудие пыток придумал вообще?), ладошками лицо закрывает и как в детстве — «в домике». За темнотой изнанки века окружающая жизнь не становится проще ни на йоту, что в общем и не удивительно: Славику двадцать шесть годиков, и ему некого искать по ту сторону ладоней, не от кого защищаться.

Слава думал, что проебет Окси, но он победил. Слава думал, что хайп вокруг него спадет в минуту, но народ как шумел, так и шумит. Слава боялся расстроить батю, но батя всегда им гордился и уже едва ли что-то сможет сказать, светлая ему память. Слава, блять, всю жизнь думал и боялся.

Слава думал и боялся всю жизнь, а в итоге сидит в одиночестве в пустой комнате и понимает, что дальше — некуда. Славе не нужен баттл-рэп, Славе не нужен хайп, Славе не надо разъебывать. Славе бы пивка, но где тут найдешь банку темного «козел»? Еще Славе бы врача хорошего. Ну, из тех, что не в халатах, а в удобных креслах и с ручкой наперевес. Пишут о тебе, пока ты им рассказываешь, выдаешь им весь шлак из своей головы, все на серьезных щщах, все по трезвому, но они после часа молчания только говорят, что твое время закончилось. И назначают следующий сеанс.

Слава смотрит на свой рюкзак с неоторванной биркой авиакомпании. В нем две футболки, сменная пара носков и документы. Слава не берет лишнего, чтобы не проебать, а бабло все равно всегда на карте.

По-хорошему, нужно сходить в душ, сменить футболку и поехать в аэропорт.

По-хорошему, надо приехать домой, погладить кота и поцеловать Сашу.

По-хорошему, надо вдохнуть, выдохнуть и перестать играть в нелюбимого, чтобы начать играть любящего.

По-хорошему, надо взлететь на последнем взмахе ресниц жидовского мальчика Мирона Яновича, долететь до Питера и забыть нахуй всю эту историю. Выпустить альбом. Задиссить какого-нибудь еблана. Сняться в очередном ролике Джарахова или отпиздить его вообще, потому что заебал. Жениться по пьяни. Завести еще одного кота. Посраться с Замаем и снова помириться. Разъебать Версус. Сняться для телика.

По-хорошему, единственное, что сейчас точно не нужно делать, так это набирать номер Окси. Но Слава делает именно это.

«Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети. Попробуйте перезвонить позже или оставьте сообщение после сигнала.»

«Абонент недоступен или находится вне зоны...»

«Абонент не...»

Слава кладет телефон на прикроватную тумбу из обшарпанной ДСП, выключает единственную лампу со стремным бабушкиным абажуром и вытягивается на кровати в полный рост.

За закрытыми глазами в темноте незамутненного алкоголем сознания Мирон вновь и вновь обхватывает пятерней Славину голову, притягивая к кривому своему жидовскому носу. И Слава представляет, как засасывает Окси под вопли охуевшей толпы.

Глобальное потепление начинается с повышения уровня температуры воды. Глобальное потепление между ними Слава слышит в сумасшедшем бите своей закипающей крови. Но сходство как раз в том, что планете, как и Мирону, на всю эту климатическую историю абсолютно похуй.

запись создана: 06.12.2018 в 14:10

@темы: #опиум для никого

---

Хочется жадно выцепить, вырвать и выкинуть из груди слова,
Доказать своей голове, мыслям и обонянию, что еще жива,
Что не бранным соцветием, не иронией к жизни, не усмешками только,
Что прямыми чертами строф тобой вытканы кружева.

Ну а если ты не удержишь за руку мысли нить,
От судьбы не сумеешь печать пригодности получить –
Никогда не сможешь и соли с перцем соединить,
Что уж там о таланте рубить с плеча говорить.

Чтобы быть поэтом, душа должна быть обнажена,
А в междуречье ушей голова твоя тесна и полна,
И тяжелым камнем обязаны быть вдохновения жернова,
Чтобы жадно выцепить, вырвать и выкинуть из груди слова.

11/09/19

@темы: #опиум для никого

---

Я честно старалась написать что-то доброе и теплое, но моя подсознание лучше меня понимает, в какие дебри нужно сворачивать.
Вчера не получилось выложить, потому что дайри летели, поэтому вот сегодня.

Название: Хорошие сны
Автор: little.shiver
Фандом: Гарри Поттер
Персонажи: Северус Снейп, Гарри Поттер
Категория: джен
Жанры: стекло
Рейтинг: G
Размер: мини, 1,5к слов

Читать дальше

Снег заметает крыльцо его дома, и каждый день для Гарри начинается с зарядки: достать лопату, одеться и отмахать направо и налево минут пятнадцать, прежде чем путь от входной двери до дороги будет хотя бы в приемлемом виде. Лондон в этом году атакуют какие-то невозможные лавины белого, хрустящего под ногами вороха. Гарри смахивает пот со лба, пару минут любуется проделанной работой и остывает после разминки. Затем идет завтракать.

Завтракает Гарри всегда в одиночестве. Гарри любит ритуалы. Ритуалы для Гарри — это круг спасительных обязанностей, которым он оберегает свое личное пространство. Гарри всегда убирает снег (сам и руками, никакой магии), Гарри всегда готовит завтрак (яичница с беконом или омлет, по выходным — панкейки с сиропом), Гарри всегда завтракает в одиночестве (как бы он при этом ни был не одинок). Эта схема — для того, чтобы проснуться.

Конечно же, у Гарри есть схема и для того, чтобы уснуть. Перед сном Гарри обязательно идет в душ и неподвижно стоит под горячими струями воды хотя бы десять минут. Перед сном Гарри обязательно смахивает напряжение легкими движениями скользящей по члену руки. Перед сном Гарри пишет записку и отправляет её совой.

Когда Гарри засыпает, ему чудится разное. Иногда ему снятся кошмары, иногда — что-то хорошее. Гарри часто вспоминает свою прошлую жизнь: до войны, до бесконечной плеяды смертей, до начерченного маггловским врачом диагноза в его медицинской карте. Гарри снятся чужие улыбки, прикосновения и сияющие глаза. Гарри снится мягкость жестких волос Гермионы, которые она доверила ему как-то раз, чтобы потренироваться заплетать косички. Гарри снится крепкое объятие внезапно вымахавшего выше него Рона. Гарри снится шероховатая колючесть сюртука Сириуса, который тот всегда носил на Гриммо. Гарри много всего снится, и иногда даже — хорошее.

Когда Гарри спит, он не обращает внимания на ласковое прикосновение ко лбу и вискам, но во сне ему вдруг улыбается прежней своей улыбкой Джинни (Джинни-до-развода-с-Дином, Джинни-до-смерти-Фреда, Джинни-до-пьяных-упреков, Джинни, которая была рада его появлению в комнате, а не вставала с дивана, стоит ему только появиться). Гарри улыбается во сне с нежностью. Он скучает по Джинни, которая была ему больше, чем родной сестрой, он скучает по Норе, которая стала ему вторым домом после Хогвартса. Ему снится Джордж (Джордж-с-шальной-улыбкой-в-поллица, Джордж-с-вечно-хитрым-прищуром, Джордж, каким он был до войны, ему снится чаще всего). Ему снится Ремус (Ремус-с-понимающим-взглядом, Ремус-счастливый-отец, Ремус-который-созрел-до-взрослой-жизни, Ремус-проживший-дольше-всех-них). Иногда ему снится Драко (Драко-после-бала-победы, Драко-пожимающий-руку, Драко-которого-обнимает-мать).

После таких добрых и теплых воспоминаний Гарри просыпается дольше обычного, улыбается уголками губ (но все еще не глазами), после таких снов Гарри верит, что в его жизни было очень много хорошего.

Гарри не жалеет. Гарри не жалеет, что все это в его жизни было. Гарри не жалеет, что все это из его жизни ушло.

Иногда к нему приходит Снейп. Снейп, которого чудом удалось cпасти. Снейп, который всегда носит при себе антидод. Снейп, который поначалу отворачивался от попыток Гарри извиниться. Снейп, которому Гарри первым сообщил.

Гарри никогда не просил его об этом, но Северус в итоге становится единственным, кто остается рядом. Гарри не понимает, но соглашается.

Северус говорит, что ему и самому идти некуда. Северус садится в кресло у камина и читает книгу. Северус предлагает чай и бутерброды на случай «если вы, Поттер, захотите поесть». Северус помогает ему с зельями по вечерам.

Когда Гарри говорит ему в первый раз, Северус не верит. Северус — волшебник, и он не привык мыслить категориями «невозможного». Для Северуса невозможное — это только смерть. И поэтому он пытается. Северус сбивает носы своих ботинок о пороги библиотек и больниц, Северус взгрызается в маггловские справочники и пытается провести сравнительный анализ с колдомедициной, Северус кричит на него, называя трусом. Гарри улыбается в ответ на все его действия. Гарри приятно, что о нем заботятся, хоть он и понимает полную тщетность этих попыток.

— Это просто однажды случится, профессор, хотите вы того или нет, — отвечает Гарри как-то на очередную тираду Снейпа о необходимости желания не сдаваться. И о трусости, конечно. Гарри подмечает, что тема трусости у Снейпа ну очень навязчивая.

Северус не отвечает, но с тех пор не пытается предъявлять претензии. Каждый раз, когда за Снейпом закрывается дверь, Гарри думает, что он не вернется. Но Северус приходит. На следующий день. И еще через день. И через неделю.

— Сколько вам осталось? — спрашивает Северус за ужином, на котором Гарри едва-едва удается съесть две ложки куриного супа.

Гарри пожимает плечами.

— Маггловские врачи говорят, что все может случиться в одну секунду — любую. Наши — примерно то же самое, только еще твердят про неустойчивость магической силы. Если она пошатнется, то это и станет катализатором. Или не станет.

Северус сглатывает.

— И как вы... Как вам... — он неопределенно взмахивает рукой, описывая странной формы фигуру.

— Да никак, профессор. — Гарри отвечает честно, но все же сложно сказать, что разговор его радует. — Понимаете, когда можешь умереть в любой момент, как-то не думаешь о том, хорошо тебе или плохо. Сначала я был в депрессии, но тут мне помогли магглы. Я даже ходил в группу таких же обреченных, но это очень унылое место.

— А сейчас?

— А сейчас у меня остались воспоминания, которые благодаря вашей легиллименции поддерживают во мне желание просыпаться по утрам. У меня есть распорядок дня, благодаря которому я не превращаюсь в заросшего грязью отшельника. У меня есть вы, как бы странно это ни звучало.

Гарри снова пожимает плечами, и в этом жесте уже не так-то и много от инфантильного мальчишки. Гарри пожимает плечами, потому что на самом деле ему практически все равно (все ровно).

— А как же ваши друзья? Уизли?

— А вы попробуйте жить каждый день бок о бок с умирающим человеком, — Гарри позволяет себе усмешку. — Вы ведь приходите на несколько часов, за которые я ко всему прочему плачу. Нет-нет, профессор, вы не подумайте. Я рад, что вы приходите, и я рад, что вы позволили мне платить вам хоть сколько-то. Понимаете, я же знаю, каково вам.

— Поттер, вы преувеличиваете степень своей невыносимости.

Гарри качает головой.

— А вы на редкость добры, профессор. Но я ведь понимаю, каково вам каждый день видеть перед собой меня. Да еще и таким.

Северус отворачивается.

Они говорят об этом не в первый и не в последний раз. Гарри знает все аргументы «за» и все аргументы «против». Гарри не участвует в споре и не отстаивает свою точку зрения. Гарри просто делает так, как умеет: живет, стараясь сохранить в сердце добро и любовь; живет, стараясь жить, а не проваливаться в черноту собственного угасающего сознания.

Когда Гарри в очередное утро выходит на улицу с лопатой и понимает, что сегодня никакой разминки не выйдет, он тихо вздыхает и посылает сову раньше времени.

Северус приходит спустя час. На его лице плохо скрытая тревога и еще более тщательно скрытая боль.

Гарри сидит в кресле возле камина, в комнате пахнет хвоей (они ставили елку вместе вчера, и Гарри даже упаковал подарки). Северус понимает все с первых секунд. Глаза Гарри за стеклами все тех же круглых очков закрыты, а на губах мягкая, чуть усталая улыбка.

Северус опускается возле кресла Гарри на колени и берет ладонь в свои несопоставимо более крупные руки. Поттер кажется ребенком по сравнению с ним. Поттер, черт побери, и есть ребенок. Северус бессильно опускает голову и даже не пытается сдержать слез. Северус благодарен Гарри за заботу — он бы не вынес второго раза смотреть в эти полные зелени глаза и видеть, как их заволакивает дымкой. Даже в собственной смерти Поттер предельно вежлив и равнодушно-спокоен.

Северус осторожно заглядывает в мысли Поттера, пытаясь понять, как давно все случилось, но у него ничего не выходит. Поттер мог умереть сразу после того, как отправил записку, или полчаса назад. Поттер мог умереть десять минут назад, не дождавшись... Не дождавшись. Северус всегда считал мальчишку заносчивым, но тот даже в смерти остается предельно кротким и невыносимо честным.

Северус покидает дом Поттера четыре с лишним часа спустя. После опроса медиков, после допроса авроров, после улаживания формальностей и уведомления о необходимости явиться на оглашение завещания.

Никого из этих людей по-настоящему не беспокоит тот факт, что Гарри Поттер умер в Рождественское утро. Неоперабельная множественная аневризма головного мозга. Разрыв. Либо постоянное круглосуточное наблюдение, либо добровольная смерть. Северус видел снимки. У Поттера просто не было шансов. У Поттера постоянно болела голова по ночам. Поттеру снились кошмары. Поттер с трудом засыпал, а Северус накрывал его голову пальцами, окутывая сознание ворохом приятных воспоминаний. Поттер готовился к смерти и ждал её. Поттер так до конца и не сумел поверить, что однажды всё это кончится.

Никого не волнует. Северус говорит, но никого это не волнует. Все хотят вернуться поскорее домой, доесть Рождественские сладости, получить подарки. Даже репортеры появляются не сразу. Северус обнаруживает новость в «Пророке» только на следующий день.

Северус, до последнего веривший, что ему выпала худшая из судеб, опускается возле темной каменной плиты с высеченным именем и датами.

Северус, ненавидевший мальчишку с самого момента рождения и до последних четырех недель, проводит по имени холодными от мороза пальцами без печаток и желает Гарри спокойной ночи.

Северус хочет верить, что в далеком «там» Гарри Поттеру снятся только хорошие сны.

@темы: #опиум для никого

---

Когда усталость небрежным махом
Груз взвалит на хрупкие твои плечи,
Когда в вине ты найдешь не истину,
А отголоски душевных увечий,

Когда все силы, что для борьбы
Ты уготовал, покинут разом,
Когда все жилы, что я тянул,
Ты мне отдашь без боя сразу,

Тогда, мой милый полночный друг,
Тогда я укрою тебя покоем,
И в вязи моих неспокойных рук
Ты будешь в вечности упокоен.

03/12/2018

@темы: #опиум для никого

---

И ты тоже, пожалуйста, живи, люби, твори и не заканчивайся. Никогда.

@темы: #masterpiece, #мой рок-н-ролл, #я люблю тебя навсегда

---

как ты мне нравишься
где мои клавиши?
в башне из черного дерева
спрячу кривые ножи

как ты мне нравишься.
где мои клавиши?
скоро увижу тебя,
и, значит, смогу жить

д.ар.

+4

@темы: #masterpiece, #мой рок-н-ролл, #я люблю тебя навсегда, #опиум для никого

---

Название: Время для розг и масок
Автор: little.shiver
Фандом: Куртизанки (сериал)
Персонажи: Нэнси Бёрч
Категория: джен
Жанры: character study
Рейтинг: G
Размер: драббл

Читать дальше

К Нэнси никогда не шли за лаской и добротой. О, нет.

Весь Лондон, словно обезумевший от охватившей его любовной лихорадки, стекался к дверям самых разномастных борделей: кто-то шел к Лидии Куигли за глубоко интеллектуальными развлечениями, кто-то не выделывался лишний раз и скромно заглядывал к Мэгги Уэллс на чашечку чего покрепче да попроще, а кто-то шел к ней.

Нэнси Бёрч не была образцовой девочкой ни дня в своей жизни. Она вся была соткана из противостояния и воли, каждый её мускул, каждая крупинка спрятанной в глубине души – всё в ней было пронизано болью. И вот за болью к Нэнси шли. За болью, которая сродни господним страданиям, за исповедью, шли замаливать грехи и сразу же – обрастать новыми.

Нэнси не любила всех этих выхолощенных богачей. В её жизни не было места для роскоши и рюш. Чёртова Лидия Куигли привила ей стойкую ненависть к подобному. Нэнси была скорее пиратом. Она приходила и утверждала права, она поднимала бунты, она вышагивала по улицам с розгами наперевес, и плевать хотела, что об этом подумают.

В Нэнси не было места для нежности. Даже дети Мэгги, так часто оказывающиеся в её руках, любимые до последней пуговички, искали в Нэнси не утешения или доброты, они приходили с проблемами и просили научить их быть столь же жесткими, научить их руки держать розги наравне с кружевными подолами.

Из доброго Нэнси не могла найти в себе ничего: ни улыбки, ни взгляда, глаза – пугающие, губы – в усмешке, зато вместо камня в груди – сердце, ноющее, живое, теплое, исполненное боли и любви.

Ох, сколько в Нэнси было любви. К Мэгги и дурацким её затеям, к детям её, за каждым из которых Нэнси ухаживала наравне с матерью, к девочкам, которые волей-неволей оказались её соседками, к улицам, по которым гулял ветер, что однажды придет за ней.

Когда ветер придет за Нэнси и постучит в окно ветками мелкого деревца, в Нэнси Бёрч не останется ничего, кроме доброты, надежно спрятанной и бережно хранимой.

Но пока к Нэнси приходили вовсе не за добротой. И она брала в руку розги, припоминая самые цветастые выражения в своей голове и проверяя веревки.

Недобрый взгляд и ухмылка – не более чем маска, но Нэнси Бёрч эта маска очень шла.

@темы: #опиум для никого

---

Мне это нужно здесь.

@темы: #masterpiece, #мой рок-н-ролл

---

Ностальгии минутка.

Тысячу лет назад, когда я только-только погружалась в дебри интернета и уже начинала смотреть аниме, я наткнулась на арты по Хеллсингу и просто утопилась в любви к Интегре. Сам сериал я пыталась посмотреть раз шесть, но все безуспешно: крови было много, Интегры было мало, боль, тлен, страдания. Зато на ютубе нашлись нарезки-клипчики. И один из них случайно притянул косплейные видео, которые можно было смотреть бес-ко-неч-но. С английским у меня тогда было, мягко скажем, никак, но то, как косплеер Интегры говорила — это было вот совсем все. Меня укатывало в асфальт.

Со временем эту страсть переросли все новые и новые, пока в один момент я не вспомнила в разговоре те видео и косплей. Я находила косплеера на девианте, знала ник, но и только. Столько лет прошло, столько всего могло измениться, но нет. Джинджер все так же обиталась на девианте, да еще и в инстаграме теперь. И вот, спустя лет семь или восемь я нашла эту же прекрасную женщину, которая все так же продолжает косплеить, отлично рисует и выпустила свою собственную книгу. А еще она счастливо жената на девочке, которая в тех же, столетней давности клипах играла Серас.

А теперь Джинджер лайкает фотки моей кошки. И у меня немножко обливается слезами сердечко, когда я вспоминаю весь этот долгий путь.

Побольше всем красивых женщин и исполнения мечт

@темы: #adore me, #я люблю тебя навсегда

---

Название: Работа над ошибками
Автор: little.shiver
Фандом: Мисс Шерлок
Пейринг:

Мисс Шерлок

Сара Шелли Футаба/Вато Тачибана
Категория: фемслэш
Жанры: драма
Рейтинг: G
Размер: мини

Читать

Вато хотелось съехать из квартиры поскорее, но последние несколько месяцев у неё не было постоянной работы. Поди ж тут успей, когда Шерлок выдергивала даже с едва начавшихся свиданий ради дела. К сожалению, сейчас все это ставило Вато в крайне затруднительное положение: деньги, так тщательно откладываемые с самого университета, улетали в один миг: на вещи, на постоянное пополнение аптечки, на успокоительные, на психотерапевта — и она не задумывалась обо всем происходящем до тех пор, пока не оказалась в комнате Шерлок с полным чемоданом своих вещей. Который ей теперь даже некуда было отвезти.

Вообще-то, о таких вещах принято задумываться заранее. О том, чем займешься, о том, как будешь поступать, о том, какое будущее ждет. Вообще-то, усмехнулась про себя Вато, едва сдерживая слезы, даже самым вредным друзьям верят до последнего. И не то чтобы ей было чем оправдываться. У Вато не было ни печальных историй предательства, ни жутких семейных проблем, до своего возраста она дожила совершенно безболезненно, и ноющей раной в груди отзывалась разве что Сирия. Никто не давал ей правда не верить.

Все казалось таким простым, когда она сидела в самолете. Она возвращалась домой, в родную страну, которая так много ей дала. Планировала переночевать в гостинице, а после — подыскать работу и возможно, наконец, обрести хотя бы какую-то стабильность.

Чего уж там. Металось и о свадьбе, и о двух веселых малышах-детях, и о муже, и о работе, где она могла бы помогать людям. Не как в Сирии, конечно. Совсем нет. Но хотя бы немного. В мечтах у Вато мир был белым, радужным, припорошенным розовой пылью несбыточного. В мечтах у Вато не было бомбы в животе у близкого друга, не было полицейских сирен и не было Шерлок.

Но то были мечты.

Реальность обернулась кошмаром наяву. Ужасной соседкой, с которой едва ли удавалось удерживать хрупкое перемирие, потерей половины привезенных вещей, непрошеным партнерством.

Реальность неожиданно для Вато оказалась... захватывающей.

Было в этом что-то незнакомое и притягательное: убийства, предательства — вся та черная сторона жизни, от которой удавалось прятаться тридцать с лишним лет, и которая совершенно внезапно настигла. Как там было, расплата за наивность?

Тем удивительнее было обнаруживать в Шерлок — асоциальной, отстраненной, расчетливой и холодной ту толику жизни, веры в торжество справедливости и логики, которой не было и в чистейших из тех, кого доводилось знать Вато.

Шерлок ломала все стереотипы. Рушила воздушные замки и откровенно насмехалась над глупостью и наивностью. Она словно бы воспитывала, будучи при этом и сама не меньшим ребенком. Вато смеялась над ней, ругалась с ней, заставляла надеть туфли на пороге дома и готовила завтраки в благодарность. Со временем Шерлок даже стала с ней есть.

Впервые Вато поняла, что что-то пошло не так, когда Ханато-сан передала ей тоник от Шерлок с особой ремаркой по поводу шрамов. Это испугало и насторожило. В спальне Вато была отдельная ванная комната, вниз она спускалась всегда безукоризненно одетой, и если только Шерлок не залезала в её личные файлы или, даже думать об этом было смешно, не подсматривала за ней в душе, то разумных объяснений у Вато по этому поводу не оставалось.

Впрочем, тоник и правда помогал. Едва-едва, практически не заметить, если ты не врач, но Вато была им. И удивление было очень сложно скрыть, когда она в очередной раз обернулась, чтобы смазать ужасный шрам через все плечо, и обнаружила, что зарубцевавшаяся кожа начала слегка менять оттенок.

Удивительным образом Шерлок повлияла на неё больше, чем кто бы то ни было. А ведь они были знакомы всего-ничего.

Вато погладила сжатое в руках пальто.

— Это Hermes?
— Да.
— Это кровь?!
— Да.

Слезы снова выступили у неё на глазах.

Они могли бы стать друзьями. Или не только. Вато сама прерывала себя на середине подобных мыслей, но все же иногда — ночью, когда думать было позволено практически обо всем, она представляла, каково бы это было: приходить на место преступления не в качестве неизвестного помощника, а на правах партнера. Заваривать вечером чай на двоих и не бояться, что предложение отвергнут. Слушать виолончель, звуки которой утопали в плотных обоях дома Хатано-сан. Может, со временем, они смогли бы купить собственный дом. Шерлок притащила бы кошку или даже целый ящик котят. И Вато ругалась бы на неё, но отмывала бы всю ораву, уже заранее опасаясь, что оставить придется всех.

Возможно, со временем Вато смогла бы спросить, откуда Шерлок знает о её шраме. И о её настоящем имени.

Или случилось бы что-то еще более ужасное.

Кто знает.

Сидя в кресле Шерлок и прижимая к груди пальто, Вато не могла сдерживать слезы. Она ошиблась однажды, и эта ошибка стоила ей очень дорого.

— Ты можешь остаться здесь, Вато-сан, — Хатано-сан присела на край кресла и обняла Вато за плечи. От почти что материнской ласки та начала реветь еще сильнее, словно почувствовав себя в безопасности на время. Казалось, что после доктора Ирикавы она не сможет доверять никому, но как же глупо устроены люди.

— Ты можешь остаться настолько, сколько тебе будет нужно, — Хатано-сан погладила её по голове напоследок и тактично вышла из комнаты, позволяя в тишине пережить вновь испытываемое горе.

Рыдания стихли. Принесенный чай остыл. Смысла перевозить вещи не было никакого. Пока её никто не гнал, Вато и самой не хотелось заставлять себя жить новой жизнью. Честно говоря, ей хотелось вернуть хотя бы кусочек старой.

Она неуверенной походкой прошлась по комнате и коснулась знакомых предметов: смычка виолончели, которая умолкла, казалось, навсегда, корешков книг на разных языках (Вато насчитала четыре или пять, не считая словарей), золотисто-черной пижамы, еще хранившей запах Шерлок (и в таком странном фетишизме не хотелось признаваться даже себе, но Вато скучала по её запаху еще с того самого первого знакомства на лестнице полицеского управления). Она смахнула пыль с монитора и огладила край письменного стола.

На столешнице стоял запечатанный фиал огуречного тоника. Маркировка соответствовала. Записка мелким разборчивым почерком гласила: «Ханато-сан, на случай, если я не смогу его больше приготовить — последняя порция для вас в холодильнике, а этот фиал передайте Вато перед отъездом. Спасибо. Шерлок»

Вопреки убеждениям и обычаю не снимать кофты нигде помимо собственной ванной, Вато снаяла плащ и длинную кофту, небрежно скидывая их прямо на пол. Дрожащими руками она вылила немного тоника на кончики пальцев, и осторожно принялась втирать в шрам на плече. Консистенция напоминала скорее зелье из какого-нибудь зловещего фильма, чем обычный гель, холодила кожу и совершенно не спасала от очередного потока слез, вызванных воспоминаниями и, что было тяжелее всего, — сожалениями.

Когда-нибудь закончится и эта порция. И Вато не сможет выбросить флакон, на котором рукой Шерлок будет выведена ужасная дата утра того злосчастного дня.

За спиной послышались шаги, но Вато была настолько разбита, что даже не обратила внимания, пока холодная рука не коснулась её спины.

— Так и думала, что ты неправильно его втираешь. Ткани должны были начать смягчаться еще пару недель назад, но ты ведь такая растяпа.

Вато обернулась на голос так резко, что высоко собранный хвост несомненно неласково прошелся по лицу сидящей позади Шерлок.

Неловкое молчание было прервано в свойственной детективу неласковой форме:

— Пожалуй, на тебе слишком мало одежды для нашего уровня отношений, но, так и быть, я не против.

— Шерлок... Ты...

Шерлок цокнула языком, качая головой.

— Я знаю технику безопасности в случае контакта с террористом.

— Ты... Ты... — продолжала бессвязно лепетать Вато, словно только что рожденный ребенок. Она испугалась и того, что от горя начались галлюцинации, и того, что Шерлок могла на самом деле сидеть здесь. Поэтому не получилось выдать ничего адекватнее пришедшего на ум:

— Как тебя зовут?

— Божечки, как у нас тут все сложно-то! — Шерлок всплеснула руками и накинула свой халат поверх плечей Вато. Похоже, у той и правда был слишком сильный шок, и это было совершенно некстати.

Шерлок взяла ладони Вато в свои руки. На тонких бледных пальцах виднелись ссадины, да и, если присмотреться, теперь было видно ещё несколько на щеке и виске слева, как если бы она падала, но не очень высоко. Но «Рейхенбах» был небоскребом...

— Вато, прием! Земля вызывает Вато Тачибану! — Шерлок говорила с присущей ей нетерпеливостью в голосе и напряжением. «Волновалась», — подумала Вато словно бы про себя, но оказалось — вслух.

— Связь есть, но очень плохая. Хатано-сан, принесите чаю, или что у вас там покрепче есть, все несите! Будем возвращать нашу пташку с небес на землю.

Шерлок потянула Вато за собой, и та, хоть и тяжело, но поднялась, позволяя увести себя к дивану. Сидеть при этом в незапахнутом халате на голое тело и уличных ботинках ей было вполне комфортно, лишь бы не приходилось отрывать глаз от Шерлок.

— Живая... — Сказала она наконец. И слезы снова покатились по щекам.

— Живая-живая, ну что же ты за рева-то такая... — Почти ласково проворчала Шерлок, садясь рядом с ней и непривычно-неуклюже обнимая. Растрепанные волосы лезли в нос, мокрые щеки и нос намочили рубашку, а от подрагивающей в объятиях Вато болели недавно ушибленные ребра. И все же было крайне важно не отпускать. Больше не отпускать.

Они обе ошиблись, считая, что можно противиться мимолетным желаниям.

— Хатано-сан, захватите там салфетки, Вато ты должна мне новую блузку, а это Армани, между прочим.

Вато, наконец, смогла по-настоящему усмехнуться и крепко обхватить Шерлок за плечи. Разницы в росте как раз хватило, чтобы не слишком сильно запачкать брюки уличными ботинками, когда следом она закинула еще и ноги.

— Никогда больше так не делай, — Вато изо всех сил пыталась казаться грозной и суровой, но частое шмыганье носом и усмешка Шерлок разбили в пух и прах всю ее решимость.

И все же Шерлок пообещала:

— Не буду.

Бесчисленное количество бумажных салфеток спустя Шерлок оказалась Сарой Шелли. И, много позже, кошек она тоже притащила. Целых шесть.

@темы: #опиум для никого

---

И отдельно.

@темы: #i'm stolen, #masterpiece

---

Я досмотрела, и пока я обливаюсь слезами и строчу фики, пусть это полежит тут.

+3

@темы: #i'm stolen, #masterpiece, #я люблю тебя навсегда

---

Я не ожидала от себя чего-то иного~

Название: N’oublie pas
Автор: little.shiver
Фандом: Восемь подруг Оушен
Пейринг: Дебби Оушен/Лу Миллер
Категория: фемслэш
Жанры: блаблабла о персонажах
Рейтинг: G
Размер: драббл

Читать

N’oublie pas
Conduite par une étoile
Jamais n’oublie pas
I promise where you are
Un point dans l’univers
It’s a love that’s everywhere
Jamais n’oublie pas
C’est moi
(с) Mylene Farmer & LP — N’oublie pas

Они вместе уже настолько давно, что сложно вспомнить, когда это началось. Лу прикидывает: лет пятнадцать-двадцать назад? С усмешкой Лу замечает, что никогда не чувствовала себя настолько старой.

Деб — это что-то с чем-то и с бантиком на правом боку. Иногда — буквально, как в двадцать пятый день рождения Лу, когда Дебора перебрала и почему-то решила, что лучший подарок — это она сама (что, в общем, было не так уж далеко от истины). Перевязалась ярким шелковым бантом и предстала ровно в том виде, в котором и бывают люди с утра после бурной предпраздничной пьянки. Когда отмечаешь день рождения неделю подряд, сложно точно вспомнить, когда же он там на самом деле. В общем, спросони Лу очень удивилась сидящей на её кровати Дебби с бантиком на шее, почти полностью расплывшимся макияжем и в какой-то тряпке, то ли отдаленно напоминающей римскую тогу, то ли простыню, которую они вчера вдвоем отстирывали от последствий чрезмерного употребления водки.

Иногда — в переносном смысле. Бантик, изюминка, маленькая толика подлинного сумасшествия в глазах, — все те лестные, но не очень точно описывающие Деб понятия. Лу всегда считала её просто чокнутой. И была бы плохой подругой, если бы ей это не нравилось.

Лу нравилось, что Деб единственная всегда может вытащить её даже в самом ужасном настроении, может изменить атмосферу одним присутствием, но при этом она и ненавязчива настолько, насколько только может быть ненавязчивым человек, знающий тебя половину жизни. Деб лезла под кожу, играла на нервах, то доверяла, то не доверяла, но понимала, когда пора остановиться.

Деб отлично целовалась. Правда, по пьяни, а на утро так старательно извинялась, что даже шутить по этому поводу всегда было как-то неловко. Лу шутила, конечно, чтобы разбавить градус серьезности, но про себя всегда давила грустную усмешку.

Лу никогда не думала о том, чтобы сказать. Ну как будто бы этого кого-нибудь спасло. Ох. Как будто это бы хоть что-нибудь изменило. И без брачных клятв и прочей романтической ереси они иногда жили вместе, иногда разругивались вдрызг, иногда были друг другу ближе самой крови, иногда не созванивались по полгода. Деб тогда занималась мелким мошенничеством, Лу пыталась хоть как-то свести концы с концами.

Сложно было сказать, сколько всего Лу прокручивала в голове. Годы. Чертовы годы взглядов издалека. Годы пьяных поцелуев, от которых взлетали все внутренности, и неловких оправданий на утро. Годы недоправды, которая порой портила им все. Годы совместных авантюр и годы порознь.

Лу многое переоценила за эти пять лет. Пять лет, за которые Лу сменила три квартиры и четыре марки водки. Пять лет, которые она не звала никого к себе на ночь, потому что это все вдруг стало ненужным. Пять лет, черт побери, каждый день из которых она хотела свернуть шею чертову Клоду Беккеру.

Пять лет, которые она ждала этого сообщения.

Птичка в клетке:
Где это чертово кладбище? Сегодня в 12?

Лу усмехнулась. Они были вместе несусветное количество времени. Столько не живут. И уже давно стоило поймать эту птичку самой.

@темы: #опиум для никого

---

Спасибо за самое лучшее первое свидание

И да, эта шутка никогда не перестанет быть такой смешной: люди, которые знают друг друга почти семь лет и живут вместе уже почти год умудрились-таки сходить на первое свидание~

Впрочем, вспоминая, что мы только спустя года четыре (?) перешли на "ты" (и то не до конца, или немножко о высокорейтинговых шутках).

@темы: #я люблю тебя навсегда, #по дороге к Амстердаму

---

иногда я даже пишу плохие стихи.

Ничего внутри кроме святости простеца,
Ничего снаружи кроме глупой улыбки на поллица.
Только вот, ничего не случится, никто не повесится,
Зато глупость вперед тебя бежит, стелется.

Ненавидеть нужно слепца или наглеца,
Ненавидеть можно от двух минут и до месяца.
Ненавидеть нельзя постоянно в сердцах.

И от удивления постарайся не потерять лица,
Когда суть истории той дотянется до конца,
Ничего ужасного ни с кем не приключится,
А в тебе кроме ненависти ничего не останется.

12/04/18

@темы: #опиум для никого